«Пятеро солдат шагали в город. Был выходной день, солдатам дали увольнительные. Шли они веселые, в парадных мундирах. Начищенные сапоги блестели на солнце, будто стальные. Бляхи и пуговицы сверкали. Раз-два-три — отбивали солдаты шаги. Шли не строем, но шагали в ногу — военная привычка.
Планы у солдат были большие: повидаться со своими девушками, побывать в музее, побродить по улицам, на лодках покататься, книги купить...
На дороге увидели солдаты грузовую машину. Заехала она одним колесом прямо в яму — и ни с места. Мотор ревет, колесо буксует, а машина стоит.
— Эй, приятель! — крикнули солдаты. — Довольно газовать.
Они достали из кузова лопату, подкопали яму, засыпали ее песком. Потом они стали толкать машину сзади. — Раз-два — взяли!
Мотор взревел, машина сдвинулась с места и вылезла из ямы.
— Спасибо, друзья! — крикнул шофер из кабины солдатам.
А солдаты пошли дальше...»
Приключения пятерых друзей на этом не завершились. Через некоторое время они так же дружно и весело помогли незнакомой пожилой женщине переколоть и собрать в поленницу дрова. Работу кончили как раз вовремя: на дороге их нагнал автобус, из которого высадилась другая женщина; ее, с чемоданами и двумя ребятишками, нужно было проводить до родной деревни. Уже в городе нашим отпускникам вновь нашлось дело — усмиряли и воспитывали пьяного хулигана, разогнавшего весь двор. А вот «большие планы», намеченные на выходной день, выполнить так и не удалось: времени осталось в самый обрез, чтобы поспеть обратно в часть. Но это ничуть не огорчило наших солдат! Больше того: они бодренько зашагали обратно такие же «веселые, стройные», а главное — счастливые: уж больно удачный выдался день!
Нельзя сказать, чтобы этот поучительный рассказ был написан «на полном серьезе». За его строчками так и видится чуть снисходительная усмешка автора — Василия Хомченко: мол, понимаю, и даже очень, что солдатская служба не так уж проста, но ведь это же для несмышленышей, ребятишек!.. Значит, и примитив, и лобовая дидактика тут в самый раз. Главное — внушить малышам, каков он есть, наш советский воин! Пусть учатся у него добрым и нужным делам, пусть всегда растут такими же отзывчивыми, готовыми прийти на помощь человеку и зверю!..
И Хомченко не скупится на примеры. Весь его сборник, вышедший в прошлом году в издательстве «Детская литература» под названием «Военный городок», выстроен на этой мысли, как на фундаменте: один безымянный герой в гимнастерке роет здесь колодец для утомленных жаждой, другой, наоборот, разводит для озябших костер, третий останавливает танковую колонну на боевых учениях, чтобы достать из-под машины закатившийся туда ненароком синий мячик, четвертый поворачивает самолет к аэродрому по приказу командира, так и не произведя учебной стрельбы: на полигоне между мишенями появился красавец лось. А пятый ладит у окна казармы кормушку для синичек... И когда мы вместе с маленьким Вовой входим в повесть «Военный городок», где солдат-десантников можно встретить за другими, более соответствующими их трудному долгу занятиями, где даже самый настоящий подвиг свершается у нас на глазах, эта атмосфера благодушно-лукавого умиления и сентиментального упрощенчества уже цепко держит нас.
Нечто похожее встречаем и в книжках Юрия Яковлева «Пост номер один» (Детгиз, М., 1958), Бориса Никольского «Полоса препятствий» («Детская литература», Л., 1964). Правда, в художественном отношении они гораздо крепче написаны, да и разговор с юным адресатом ведется здесь более серьезный. Чувствуется, что каждый из писателей прежде всего видит в своем собеседнике будущего солдата, которому нужно не только драить пуговицы и портянки мотать как следует, но и маскировке учиться, и бдительности, и боевой дружбе, а также помнить и ценить подвиг отцов и старших братьев, сокрушивших гитлеровскую орду. Борис Никольский в своих солдатских рассказах не однажды касается довольно сложных и даже конфликтных проблем сегодняшней армейской жизни, в которой с каждым годом все больше становится хорошо образованных, интеллигентных ребят, нередко «пижонящих» перед сержантами-сверхсрочниками.
Однако и в этом случае нельзя отделаться от впечатления некоей приземленности и мелкотемья, которыми уже много лет страдают детские наши книги, посвященные армии. Повседневные бытовые заботы армейской действительности словно заслонили от авторов и героев этих книг раскаленные горизонты времени. Можно подумать, что тревога, волнующая сегодня миллионы людей, меньше всего трогает сердца тех, кто занимает ныне или готовится занять «пост номер один»: сегодняшних и завтрашних солдат, стоящих на страже мира. Будто разучились наши писатели поддерживать в людях пламя этой благородной тревоги, разучились говорить с подростками по-гайдаровски — по самому большому счету эпохи...
Не пора ли вспомнить об этих боевых традициях не для благого пожелания, не для красного словца? Не пора ли гайдаровской звезде вновь засиять с прежней силой над страницами детских книг?
Что же это означает на деле? О чем нужно думать, чему учиться у Тимура, у Мальчиша-Кибальчиша, у всадника с красной звездой?
«Пусть когда-нибудь люди подумают, что вот жили такие люди, которые из хитрости назывались детскими писателями. На самом же деле они готовили краснозвездную крепкую гвардию».
Этому гордому и как всегда чуточку лукавому гайдаровскому признанию нынче исполнилось ровно четверть века — двадцать пять лет: впервые оно было напечатано в журнале «Детская литература» — как раз во втором, февральском номере за 1941 памятный год. Всего лишь каких-нибудь пять месяцев — с февраля по июнь — отделяли тогда Гайдара, его читателей и героев от порога большой войны. А четыре месяца спустя — 26 октября 1941 года — писатель погиб в бою. И потому признание Гайдара воспринимается сегодня словно итог и завет. Сказанные для современников, для самого себя в канун великого боя, эти слова в то же время устремлены к нам: «пусть когда-нибудь люди подумают...» Люди думают...
Говоря о краснозвездной крепкой гвардии, Гайдар вовсе не склонен был выделять себя среди людей, которые помогали готовить эту гвардию к бою. В самом деле — будущие герои Бреста, Сталинграда, Берлина в свои двенадцать-тринадцать лет имели возможность встретиться не только со своими сверстниками из «Дальних стран» или «Военной тайны», но и с шолоховским Нахаленком, с буденновцами из «Пакета» Л. Пантелеева, с отчаянными мальчишками Валентина Катаева и Льва Кассиля, а несколько позже — с моряками Леонида Соболева. Я уж не говорю о Чапае, о Метелице и Павке Корчагине — «взрослые» книги о мужестве и верности рабочему делу вплотную смыкали свой фронт с книгами людей, называвших себя детскими писателями. И, конечно же, вернее всего растило краснозвездную гвардию время, которое, по точному слову Гайдара, «крепко пахло грозами, войнами и цементом новостроек». Романтический подвиг страны, прокладывающей путь в будущее, вызвал к жизни отважное племя воинов и поэтов революции, которым уже с детских лет был ясен их недолгий и славный путь:
Мальчишки в старых пиджаках,
Мальчишки в довоенных валенках,
Оглохшие от грома труб,
Восторженные, злые, маленькие,
Простуженные на ветру.
Когда-нибудь, в пятидесятых
Художники от мук сопреют,
Пока они изобразят их,
Погибших возле речки Шпрее...
Как известно, Павел Коган так и не дошел до Шпрее, а пророческие эти строчки были написаны им и вовсе в тридцать девятом или сороковом... Тем более потрясает душу правота и убежденность его поэтического прозрения. И все-таки для того, кто близко знал поколение, чья автобиография запечатлена в стихах Когана и его ровесников, нет ничего сверхъестественного. Такова была железная логика «громкой эпохи», пахнущей грозами и войнами...
Однако далеко не все современники воспринимали эту логику с такой силой проникновения в близкое будущее. Гайдар был в этом смысле одним из немногих. Когда он глядел в ясные, широко распахнутые глаза двенадцати-тринадцатилетних, он знал: эти обязательно будут воевать! Знал и помогал им расти солдатами. Это было главным делом его жизни. И, пожалуй, никто, кроме него, — ни до, ни после — не занимался этим так настойчиво, последовательно, умело, вкладывая в работу весь опыт пройденных сражений, все великолепное знание мальчишеской натуры, всю любовь к боевым знаменам Красной Армии, тревожному и зовущему свету ее пятикрылой звезды.
Словно две волны сталкивались, сливались в его книгах. Одна поднималась оттуда — из грозной молодости — живой и верной памятью недавних тяжелых войн «про то, как их белые начали, да как их красные окончили». Эта память могла развернуться в широкое живописное полотно, и тогда, вслед за героем «Школы» Борисом Гориковым, плечом к плечу с шахтером Чубуком и сапожником Шебаловым, мы уходили, закинув за спину трехлинейку, партизанскими тропами гражданской войны в бой за «светлое царство социализма». Вместе с Иртышом-Веселой головой мы поднимали красный флаг на распутье военных дорог и, задыхаясь, мчались сквозь ночь рядом с отчаянным Жиганом, чтобы доставить в красный штаб срочное донесение. Калейдоскопом кружились по страницам гайдаровских книг лихие всадники с красными звездами, хмурые солдаты, испуганные хозяева дымных хат, эшелоны, полустанки, хутора, траншеи, лесные проселки и овраги, всегда и всюду увиденные глазами подростка-мальчишки, горячо влюбленного в красных и мировую коммуну, всегда умеющего найти свое место в боевой цепи...
Бывало и по-другому, когда события и люди гражданской войны возникали в повестях и рассказах Гайдара, как сон, как видение или старая солдатская песня. Они могли прорваться на самые тихие солнечные страницы — даже в «Голубой чашке» писатель не смог без них обойтись. Однако и там ни разу не прозвучали они диссонансом. Скорее наоборот: именно благодаря им окончательно утверждалась здесь теплая романтическая тема дружбы, любви и верности, напоминая людям самое большое и дорогое, перечеркивая злые мышиные пустяки, засорившие было «совсем хорошую жизнь». Чаще всего такие воспоминания были для Гайдара паролем борьбы и мандатом на все самое лучшее, что может быть в человеке. С этим паролем и мандатом входили в его «мирные» книги, будь то «Дальние страны» или «Судьба барабанщика», люди старшего поколения, вчерашние Иртыши и Гориковы, ставшие взрослыми. Входили, предъявляя Петькам, Владикам и Сережкам этот пароль и мандат — на доверие, на готовность к новым неизбежным боям.
Так поднималась вторая волна — и в нее наиболее пристально и ревниво вглядывался писатель. Бесконечно преданный своей красноармейской юности, он лучше многих понимал, что память о ней нужна сменяющим боевые посты как оружие для будущих сражений. Он постоянно чувствовал себя в дозоре, и черные тучи, клубившиеся у наших границ, осязались им почти физически. И потому мальчишка этого «мирного» времени привлекал его все больше и больше, становясь в его творчестве неким объединяющим центром, главным объектом писательского поиска.
«Нужно, чтобы он сам хотел воевать. И чтобы он знал, за что он борется», — говорил Гайдар об этом своем новом читателе и герое, воплощавшем для него образ современника. И вот из всего пестрого, веселого и озорного хоровода отлично знакомых и близких ему мальчишеских интересов — плоты, удочки, птичьи западни, книжки о приключениях, лапта, волейбол, пугачи, костры, песни, лазанье по садам — он выделял неизменную любовь к армии, ставя ее, что называется, во главу угла.
Он брал ее вначале просто как игру, романтическую и азартную, как некий постоянный возрастной психологический фактор, который, по всей вероятности, еще долго будет сохраняться и после того, как отгремит над землей последний выстрел последней войны. Но, зная, что до той поры еще далеко и что тем, для кого и о ком он пишет, придется стрелять и воевать по-настоящему и очень скоро, Гайдар помогал понять своим «мальчишам» именно это.
Он не просто внушал. Он бросал своих героев-подростков в самые крутые водовороты жизни, сталкивал их с реальным противником. Острота таких столкновений нарастала с каждой новой повестью.
Любая из них не имела, разумеется, ничего общего с модными по тем временам бодро-облегченными повествованиями о находчивых пионерах, вылавливавших диверсантов чуть ли не по десятку в день. И дело не только в том, что Гайдар всякий раз воссоздавал живой и неповторимый мальчишеский характер, беря его в
самый трудный переломный момент гражданского возмужания. Верность жизни выражалась у него еще и в стремлении подчеркнуть эту трудность, порой непосильную для детской души.
« — Мальчик, если ты думаешь, что война это вроде игры али прогулки по красивым местам, то лучше уходи обратно домой! — сурово и твердо говорит Чубук Борису Горикову, потрясенному расстрелом пленного белогвардейца, свершившимся на его глазах.
— Белый — это есть белый, и нет между нами и ними никакой средней линии. Они нас стреляют — и мы их жалеть не будем!..»
С жестокостью врага, с возможностью поражения, с гибелью и страданиями чудесных людей — друзей и товарищей — пришлось иметь дело не только Борису, проходящему школу гражданской войны. С этим встретились в упор и Петька, и Владик Дашевский. Наибольший трагический накал приобрела эта тема в "Военной тайне». Здесь вступили в грозную перекличку и казнь храброй румынской революционерки Марицы Маргулис, и геройская смерть Мальчиша из сказки, и достигающий пронзительной силы эпизод гибели белокурого Альки — маленького всадника «Первого октябрятского отряда мировой революции». Гайдар говорил об этом просто, честно и горько, говорил, словно видя вокруг себя много-много ребячьих голов — белокурых, темных, золотоволосых, словно глядя прямо в детские глаза — обыкновенно веселые и озорные, а сейчас задумчивые, серьезные, подернутые слезой.
Так вступал в дело сплав любви и ненависти, наиболее полно воплощенный Гайдаром в образе Владика Дашевского. В этом мальчишке, самолюбивом, храбром и озорном, постоянно звенит, словно натянутая струна, жажда решающей схватки, мстительный порыв. Он всерьез готов ради освобождения узников капитала собственной рукой убивать без пощады одного за другим тюремщиков и вражеских часовых: «На что их, собак, жалеть? Они наших жалеют?» В разговоре с приятелем Владик способен даже предположить и такой немыслимый для обоих ребят вариант: а что, «если бы налетели аэропланы, надвинулись танки, орудия, собрались бы белые со всего света и разбили бы они Красную Армию и поставили бы они все по-старому... перевешали бы коммунистов, перекидали бы в тюрьмы комсомольцев, разогнали бы всех пионеров...» Все это невероятие нужно Владику для того, чтобы вновь подтвердить свою непреклонную решимость даже в таком случае не сдаваться и драться до конца, скрываясь в лесах и горах, партизаня, готовя новое восстание...
Сегодня наверняка найдутся люди, у которых недетское ожесточение этого мальчика и тот яростный азарт, с которым он раз за разом спускает курок винтовки в пионерском тире, не вызовут особой симпатии. Но надо лишь вспомнить: Владик — двадцатого года рождения, он из племени Павла Когана, из племени восторженных и злых мальчишек, признававших в жизни только острые углы! Надо лишь представить его, — честное слово, это совсем легко сделать! — припавшим у пулемета к иссеченной пулями амбразуре Брестской цитадели, ползущим с бутылкой в руке навстречу немецкому танку или затягивающим петлю на шее предателя-полицая!.. И все сразу станет на свои места. Все, даже страстное убеждение Владика в том, как жил бы он, если б хоть на день, хоть на год враги «поставили все по-старому», — время, как известно, показало, что предположение это было не столь уж невероятным...
Здесь и впрямь скрыт ключ к той самой военной тайне, которую весьма осязаемо ощутили уже не сказочные «буржуины», но вполне реальные гитлеровские генералы и гаулейтеры, начавшие еще в сорок первом лепетать о своих роковых просчетах и о загадках «фанатичной» советской души. Об этом и по сию пору плачут иные уцелевшие недобитки — Великая Тайна Мальчиша так и осталась недоступной для них.
Разумеется, Владик Дашевский — характер по-своему исключительный, и писатель, воссоздавая облик поколения, которому предстояло выйти на передний край, умело уравновешивал его прямой и спокойной крестьянской хваткой обстоятельного Баранкина, порывистой натурой Иоськи и другими ребячьими фигурами. К тому же Гайдар вовсе не склонен был ограничиться исключительно одним поколением. Он установил для своих героев и читателей особый, гайдаровский, «призывной» возраст, и едва подросшие мальчишки выходили за пределы его «детских» книг, как сюда тут же вступало новое пополнение: за Владиком приходил Сережа Щербачев, за Сережей — Тимур... И с каждым новым «призывом» гайдаровский герой в полном соответствии с жизнью заметно менялся, обогащаясь мыслями и чувствами, становясь мягче, щедрее, доверчивее к людям. Несгибаемый стальной стерженек в его душе не слабел. Скорее наоборот...
Так утверждался, так находил опору в современности воинствующий гуманизм Гайдара — качество неповторимое и своеобразное, поскольку настоящий человек, Человек с большой буквы, человек-современник попросту не мыслился им без красноармейской или командирской шинели, без боевого оружия в руках.
Война подтвердила правильность этой позиции. Но она же со всей неизбежностью внесла в нее свои поправки. Ожидание и предчувствие боя сменились самим боем. Сказка о Военной Тайне стала грозной былью: краснозвездная крепкая гвардия пошла в огонь. Вслед за литературным дозором, в котором бессменно находился Гайдар, в бой вступили главные силы нашей литературы. Война теперь бушевала в каждой книге, и те качества взрослого и маленького современника, которые волновали когда-то лишь немногих, оказались теперь в поле зрения всех писателей.
Это было понятно и закономерно. Иное произошло после войны, когда литературный поток вновь устремился в мирное русло. Правда, военная тема осталась и даже утвердилась в творчестве многих хороших художников. Ее развитие пошло своим интересным и трудным путем, вызвав к жизни отличные книги. Но все это были и остаются «взрослые» книги, причем даже сугубо «взрослые», ибо, углубляясь в сложное сплетение военных событий, органически связывая свой поиск с наиболее острыми проблемами современности, писатели наши, будь то Симонов или Розен, Бакланов или Гончаров, используют опыт Великой Отечественной войны прежде всего как действенный инструмент серьезнейшего социально-психологического исследования.
Важность подобной работы несомненна. Но жаль, что глубокое русло этого большого потока проходит слишком далеко и от современной армии, и от тех задворков, где нынешние Владики и Тимуры, как прежде, играют «в войну», и от того заброшенного маленького полигона, на котором испытывают свои новые «военные» книги люди, называющие себя детскими писателями.
Их очень мало, этих людей. Среди них почти нет известных художников слова. За минувшие годы лишь Леонид Соболев высветил своим «Зеленым лучом» мятущуюся душу подростка, размышляющего, «куда жить», и останавливающего свой выбор на профессии военного моряка. Правда, герой этой повести Алеша Решетников принадлежит к довоенному «гайдаровскому» поколению мальчишек и поверяет свое решение и призвание боем и подвигом в Отечественную войну. Но сама картина душевного разлада, изображенная Соболевым, пожалуй, более характерна для наших дней — ведь именно сегодня дилемма «орудия или компасы» встает перед теми, кто вступает в жизнь, с особенной остротой.
Не эта ли острота пугает других литераторов? Ведь со времени выхода «Зеленого луча» прошло уже более десяти лет, а он все еще одиноко светит в пустынном море детской военной темы, перекликаясь с далекими
негаснущими звездами гайдаровских книг. Не сразу можно поверить в такое, но тем не менее зто факт: попытки потолковать с подростками «о доблести, о3 подвигах, о славе» буквально единичны. Несколько книжек Ильи Туричина, неплохие очерки Зиновия Шехтма- на о мальчишках — защитниках Москвы, два-три сборника очень слабых стихов да уже знакомые нам книги4 Юри^ Яковлева, Бориса Никольского и Василия Хомчен- ко — вот, пожалуй, и все... И это с 1954-го!.. К тому же: , как мы уже видели, даже самые удачные из них читать',< прямо скажем, скучновато: приземленность, мелкотемье. Им не хватает большого романтического запала,'' страстной убежденности и, главное, не хватает героя — маленького нашего современника, убежденного и убеждаемого в правоте и святости воинского труда. Наверное, даже наверняка, это очень и очень трудно — сейчас, после пережитого нами военного ужаса, ввиду' зловещего призрака всемирной Хиросимы, говорить с ребятами о таком и всерьез готовить их к бою. Еще труднее говорить об этом после ярких и сильных книг и фильмов, поднявших голос за человека, чья жизнь изуродована или перечеркнута войной, за парней, которые, подобно Травкину из «Звезды», ушли в небытие,| не дожив, не долюбив свое на земле... Исполненные | справедливой ненависти и отвращения к убийству, наши писатели после победы немало потр/дились для того, чтобы заклеймить войну и все, связанное с ней, как' нечто безусловно враждебное человеку.
Не потому ли отличный фильм «Баллада о солдате» открыл собой целое «направление» в книгах о сегодняшней армии, адресованных ребятам. Племя солдат- благодетелей стало расти не по дням, а по часам. Раньше кололи дрова и укрощали хулиганов ребята из команды Тимура. Причем занимались они этим в первую очередь как раз для того, чтобы помочь семьям тех, кто ушел на военную службу, для того, чтобы красноармейцы и командиры могли, не тревожась домашними заботами, отдавать себя своему главному Делу. Теперь же писатели стараются совершить нечто обратное. Стараются, конечно, с благими намерениями — уж очень хочется им показать, до чего славные и хорошие юноши служат в наших Вооруженных Силах. И вот то, во имя чего эти славные юноши надели гимнастерки и шинели, уходит куда-то на третий план...
Так дальше нельзя!.. Трудное противоречие между понятным стремлением к миру, между отвращением к войне и необходимостью держать оружие на боевом взводе, конечно, существует, и со времен Гайдара оно стало еще более острым. Но существует и диалектика его решения! Она просто не может не существовать, хотя бы потому, что к громоздким туловищам ракет, хранящих наше небо и землю, к рычагам сверхсовременных танков и штурвалам атомных подлодок все равно становятся каждый год вчерашние мальчишки. Кто-то должен владеть этой грозной силой, причем не просто отбывая «казенную» солдатскую службу, но с полным пониманием великой ответственности, которая легла на его плечи, с верой в правоту дела, которое он защищает, в победное пламя Коммуны!..
Краснозвездная крепкая гвардия по-прежнему нужна нашей стране и ее друзьям на земле. И по-прежнему нужен дозорный, который всегда помнит об этом, храня верность гайдаровскому посту, верность паролю Великой Военной Тайны:
«Я знаю, что нет для него ничего святей знамен Красной Армии, и поэтому все, что ни есть на свете хорошего, это у него — солдатское.
А может быть, он и прав!
Пройдут годы. Не будет у нас уже ни рабочих, ни крестьян. Все и во всем будут равны. Но Красная Армия останется еще надолго. И только когда сметут волны революции все границы, а вместе с ними погибнет последний провокатор, последний шпион и враг счастливого народа, тогда и все песни будут ничьи, а просто и звонко — человеческие...»